Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

1927. Государственный архив Ивановской области

Слева направо: О. Богословская, Т. Лашина, В. Гурковская, внизу: З. Гурьянова

Художники-декораторы спектакля «Долой чадру» (крайний слева: Георгий Бучнев). 1928. Архив Мстёрского института лаковой миниатюрной живописи им. Ф. А. Модорова

В феврале 2017 года в Париже, в библиотеке Василия Кандинского[945], А. Д. Сарабьянов обнаружил два номера рукописного иллюстрированного «Журнала Свободных государственных художественных мастерских». Он издавался подмастерьями Казимира Малевича во Вторых ГСХМ осенью 1919 года. В главе о Владимирских мастерских мы упоминали работу И. Смекалова об этой находке[946].

Георгий (Гора) Бучнев. Ученическая работа. Вторая половина 1920-х. Мстёрский художественно-промышленный техникум

Почти одновременно с публикацией о «парижских» журналах вышла другая работа того же автора — о «Вестнике исполкома московских Высших государственных мастерских» 1920 года, тираж которого был полностью уничтожен, а единственный экземпляр сохранился в Лос-Анджелесе, в Институте Гетти[947]. Эти артефакты исчерпывают известные примеры периодических изданий, относящихся к генерации многочисленных ГСХМ рубежа 1920-х годов. В таком контексте журналы мстерян преобретают значение редких памятников революционных художественных реформ.

Группа выпускников и педагогов Мстёрского художественно-промышленного техникума. Фотография из журнала «Искусство». Июнь 1926. Мстёрский художественный музей

Мстёрские опыты самодеятельных изданий отделяет от московских всего пять-шесть лет. Небольшой срок для тягучего мирного времени — эпоха для времени перемен. Трудно проводить какие-либо параллели между ними. Но, поддаваясь соблазну, видишь в основном различия — не генетические, а стадиальные. Можно предположить, что член редколлегии мстёрского журнала «Искусство в труд» Сергей Светлов и заведующий техникумом Виктор Киселёв были знакомы с журналом учеников Казимира Малевича и с «Вестником» Сергея Сенькина. Но в отличие от адептов супрематизма, смотревших на школу Свободных мастерских как на «лабораторию изобразительных искусств отвлеченного (не производственного) характера», они следовали за производственной, служебной идеологией ЛЕФа. Об искусстве в изданиях 5-й МОПС говорится не иначе как в контексте социального. Программно они словно младшие братья большого партийного журнала — всероссийского рупора идей Владимира Маяковского, Осипа Брика, Сергея Третьякова и прочих лефов, его эхо.

Глава 10

После коммуны

Здание Московского училища живописи, ваяния и зодчества, где в 1920-е годы размещался Вхутемас-Вхутеин. Начало XX в. Раскрашенная открытка

Выпускники Мстёрского художественно-промышленного техникума. Конец 1920-х. Мстёрский художественный музей

Комиссариат просвещения, как видно на мстёрском примере, придавал большое значение своим экспериментальным образовательным структурам. «Опытно-показательные и опорные учреждения — это рычаг, с помощью которого мы станем поднимать массовую школу, улучшать ее», — говорил Анатолий Луначарский[948]. Он отдавал должное тем, кто делает эту работу: «Ваша работа трудна, плохо оплачивается — признавал нарком, — порой вы работаете одиноко, лишены поддержки и пути трудны, но вы должны с гордостью думать, что работа ОПУ дает огромные результаты»[949].

Мстёрская опытно-показательная станция наряду с подобными ей экспериментальными площадками испытывала передовые идеи и педагогические технологии, пригодные к тиражированию в условиях типовых школ. В этой нелегкой и благородной деятельности, как ни странно, был запрограммирован итог ее истории. В конце 1920-х государство посчитало, что все условия для реализации проекта массовой школы сложились и нужды в экспериментах больше нет. В 1928 году многолетний патрон Мстёрской станции Наркомат просвещения передал ее в ведение владимирского Губоно. Это была точка невозврата. Она не просто отнимала перспективу развития, но и по существу означала, что дни станции сочтены. Так и произошло. С октября 1928 года 5-я МОПС перестала существовать как единое целое.

В отношении техникума возник план его перепрофилирования на подготовку инструкторов трудового обучения. Место заведующего на несколько месяцев занял С. В. Хаберев, руководивший ранее школой 2-й ступени в Вязниках[950]. В 1928 году два старших курса еще доучивались по старым программам, а 1-й и 2-й уже осваивали учебные планы педагогического техникума. Было объявлено о грядущем резком сокращении предметов художественного цикла. Один за другим стали уходить художники, педагоги, причастные к созданию неповторимой ауры Мстёрской коммуны. Еще в 1927 году покинул Мстёру К. И. Мазин, переехав в Шую. Уволился Н. Н. Овчинников; вернулся в Тотьму Ф. И. Лашин[951]. Ходатайствовал об отпуске для повышения квалификации, положенном ему после пяти лет службы на одном месте, С. Я. Светлов — «в Государственную академию художественных наук и в Вхутеин для знакомства и проработки методов и форм художественной педагогики»[952]. Но все, конечно, понимали, что это значит… Летом 1929 года попрощалась с Мстёрой А. В. Пасхина, оставив яркий и красивый след в сердцах всех, кто ее знал. Почти немедленно из Армавира, куда она отправилась, пришло письмо. В нем Александра Васильевна рассказывала бывшим коллегам о своих первых впечатлениях на новом месте работы в Кубанском художественно-педагогическом техникуме: «Поднялась по мраморной лестнице и вздохнула по нашим доскам… И педагоги здешние мне не понравились, честное слово, мстёрские как-то лучше»[953].

Александр Богданов. Окно, занесенное снегом. 1925. Бумага, карандаш. Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево»

Сама по себе реорганизация Мстёрского техникума не открыла перед ним новых горизонтов. Более того, после переподчинения Губоно к материальным проблемам немедленно добавились кадровые, которые раньше успешно решал Наркомпрос, заботясь о составе педагогов и комплектовании учебных групп.

В чехарде последних месяцев существования техникума успело мелькнуть еще одно интересное лицо — В. И. Староверова (Торговцева), ученица знаменитой Н. П. Ламановой, полгода прослужившая инструктором по швейному делу. А последним крупным художественным событием стало участие в выставке «Бытовой советский текстиль», организованной во Вхутеине художественным отделом Главискусства осенью 1928 года[954]. Студенты М. В. Модестова экспонировали 11 работ: рисунки клетчатых, мебельных, декоративных тканей и набойки на мебельные ткани[955].

К августу следующего года созрело окончательное решение судьбы Мстёрского техникума — слияние на правах отделения с Владимирским педагогическим техникумом[956].

Из всего созданного когда-то Федором Модоровым и его коллегами уцелела лишь профтехшкола, чтобы в новейшие времена оставить слабый свет традиции в новой форме Мстёрского художественного училища[957].

Символично, что дело, у истоков которого стояли художники, выпало завершить тоже художнику. Грустная честь повесить замок на двери досталась Модестову. После отъезда в Москву Светлова в середине августа 1929 года он остался последним из могикан, сотворивших славную историю, неразрывно связанную с той удивительной атмосферой «богатства в бедности», в которой она развивалась десять лет[958]. Ему же под занавес пришлось признать, что цель, бывшая путеводной звездой, своего